Путешествие по Монголии

Песок, бури, недобрые порывы ветра, мутное солнце... Это Гоби. Иногда просто забываешь, что Гоби давно уже открыта, изучена, изъезжена вдоль и поперек: ведь ты же не претендуешь на роль первопроходца! Но кто и что «отменит» волненье, кто лишит тебя затаенной гордости тем, что и ты побывал, поездил, повидал великую пустыню Азии?

Вот почему — в Гоби, в Гоби, в Гоби! В «сухое море». Это не литературное сравнение, как может показаться поначалу, а дословный перевод выражения Гоби. И действительно, любая пустыня напоминает своей безбрежностью морские, океанские просторы; сливающиеся с горизонтом. Недаром и верблюдов, неизменных спутников таких районов, называют кораблями пустыни.

Гоби, расположенная в основном на территории Монголии, тянется от склонов Алтайских гор до Тянь-Шаня и входит в пятерку величайших пустынь Земли. «Сахара Центральной Азии» — так ее величают географы. 1 млн 300 тыс кв.км. песка!

...А пока нет ничего похожего на пустыню. Видишь обычное: зелень полей и кустарников, глиняные рядки пахоты, рощицы, взбегающие на сопки из долин. Замечаешь, что в Монголии редко встречаются одиноко стоящие деревья: в таком состоянии они не выживают и гибнут, требуют прикрытия, опоры, защиты своим корням, веткам и листьям. Одинокому дереву трудно отстаивать права на жизнь в суровых монгольских условиях: тут необходимы «коллективные» усилия — нашествие роты, полка или дивизии корней. Тогда существование зеленого шатра обеспечено. Вот как, например, в заповеднике оленей.

Заповедник оленей

Он расположен километрах в сорока пяти от Улан-Батора. Тут еще громоздятся кряжи «столичной горы» Богдо-Ул. По ее изгибам, пробив копытами ход, олени добираются до города. Ценность — в оленьих пантах. Лекарство для человека. При некоторых заболеваниях — незаменимое. Дело не в одних материальных выгодах: марал, крупный сибирский олень с мощными рогами, своим присутствием дополняет общую красоту природы, разнообразит наше представление о животном мире. Исчезновение его даже мысленное, умозрительное, воспринималось бы как начало образования новой Гоби — в иной сфере, в ином значении.

В Монголии сбор пантов практикуется сотни лет. Народная медицина отвела пантокрину особое место, приписав ему чудодейственные свойства. Не вымышленные, как тоже часто бывает, а реальные, подтвержденные современной наукой. Первые рога снимают, когда животные достигнут 2,5—3-летнего возраста. Вес пантов не превышает 1200 граммов. Это не лучшее сырье для производства лекарства. Взрослые олени дают до 3—4-х килограммов. Плюс качество. Лучшим возрастом считаю — от 4 до 10 лет. Самые ценные панты. После десяти лет панты у оленя начинают ухудшаться.

Сельский город – Мандал-Гоби

В Мандал-Гоби теперь насчитывается 15 тысяч жителей. Однако понятие «горожанин» более чем условное, как условно и звание «город». По внешнему виду это крупный поселок в степи. Многие жители его покидают свои городские квартиры или юрты и уходят на несколько месяцев пасти скот.

В Мандал-Гоби имеются средняя школа, сельскохозяйственный техникум, работает студия изобразительного искусства. Родители стремятся обзавестись здесь постоянным пристанищем, поселить в нем детишек, пристроить их на учебу. Это не отходничество, а временный отход от своего занятия, которое все равно остается в жизни главным. Но есть уже и постоянные, кадровые рабочие: они трудятся на кирпичном заводе, пищекомбинате, на автобазе, в типографии.

Своим внешним обликом Мандал-Гоби отражает сочетание двух начал — исконного, степного, пастушеского и промышленного. Ядро напоминает городское, а вокруг него — монгольский провинциальный пейзаж. Каменные здания в два и даже четыре этажа, расположенные в самом центре, окружены сотнями юрт. На улицах, простору которых позавидует любой большой город, разгуливают овцы, коровы, лежат верблюды. Все дороги отсюда ведут в степь — в каком направлении ты бы ни поехал. Проедешь сотни километров, а городского поселения уже не встретишь.

Мандал-Гоби возводился на песчаном пустыре: ни кустика, ни ручейка. Первым строителям доставляли питьевую воду в цистернах — и она ценилась дороже любой пищи.

В аймаке каждый колодец и скважина на строгом учете: за ними глаз да глаз. В самом городе находится 9 скважин, которые и питают водой жителей, промышленные предприятия. Водой обеспечены. Снаружи ее не видно: все ушло в трубы. Можно мириться с перебоями в снабжении электрической энергией: нет ее — раскладывай костер, зажигай свечи, керосиновые лампы, топи печки, приводи в действие разные керогазы. У воды заменителей нет! Человек умирает раньше от отсутствия воды, а не пищи.

Мандал-Гоби радует туристов и своим краеведческим музеем. До революции в Монголии не было и понятия о музеях. Кое-кому даже казалось, что в них, будь они открыты, и выставлять-то нечего. Но еще в советское время были подняты из неведения целые пласты самобытной монгольской культуры, материальные образцы которой представлены в музеях.

Посетителей музея не так уж много: все же Гоби! Поэтому немногочисленных туристов по-своему обслуживает весь штат — гости ходят вместе с директором, сторожем, экскурсоводами. Они порой сами задают приезжим вопросы. И в этой взаимной информации проявляется натура степного жителя: ему кажется, что приезжий издалека знает больше, чем он, отгороженный от большого мира.

На протяжении длительного исторического периода источник познания у монгола был устный. Грамотой владели редкие, да и те были в Урге или же крупных населенных пунктах. И книги были на тибетском или санскритском — в старой Монголии они считались классическими, подобно латинскому и греческому в дореволюционных русских гимназиях. Слушать рассказ грамотного, бывалого человека — для монгола высшее духовное наслаждение. Слушатели они незаурядные. Говори час — монгол никогда не перебьет и будет слушать с неослабным вниманием, сидя в одной позе. Как бы это назвать? Он умеет «выкачать» ваши познания в какой-то области без назойливых приставаний: расскажи то-то и то-то. И, помимо всего, монгол любит обстоятельную, неторопливую беседу. Отделаться скороговоркой, скомкать, укоротить разговор неприлично: вроде тебе неприятно общество и ты намерен избавиться от него.

Традиции видоизменяются, но не перестают быть традициями. Устный рассказ всегда стоял у монголов на первом плане. Может быть, в силу этого среди монголов есть на редкость даровитые рассказчики.

Гобийский аймак представлен в музее довольно полно и впечатляюще: история, геология, палеонтология, страноведение, флора и фауна. На табличках даны пояснения, цифровые данные. Вот одна из них: «Климат сухой, резко континентальный. Средняя температура в июле плюс 19,1 градуса, в январе минус 18,6. Средняя скорость ветра 4 метра в секунду». Ветер дует всегда: выпадают безветренные часы, но не дни. Оказывается, степь не столь уж безжизненна: много лекарственных растений, сбор которых все возрастает. Есть и животный мир — козы, лисицы, кролики, волки. И птицы не обошли стороной Гоби. Но и это еще не все. «В Гоби, — указано в справке, — из полезных ископаемых обнаружены уголь, шпат, алебастр, железная руда, мрамор, известняк, различные глины».

Да, на этом добре можно развивать промышленность, что и делается. В местечке Цаган-Обо добывают каменный уголь. А про земледелие сказано: в аймаке оно развито очень слабо. У пустыни отвоевано около 3 тысяч гектаров. Что растет и вызревает? Овощи, картофель, овес, кормовые травы. Вот, пожалуй, и весь перечень. Есть «свой» и привозной картофель. Привозной, говорят местные жители гобийцы, мы сразу кладем в чугун для варки, а свой вначале перебираем в руках и рассматриваем как диковинку...

А вот портрет прославленного бегуна Гэндэна. Когда ему было шестнадцать лет, он на охоте догнал зайца и схватил его руками. В двадцать лет ловил волков. Фантастика! Сильный был необычайно, ловкий. Ему «заказывали» живых волков — приносил на спине. Охотился с одной дубинкой. Настигнет зверя, повалит его, всунет палку в рот, свяжет и отправляется с добычей домой. Феномен. В тридцать лет Гэндэн обгонял скакунов на спортивных состязаниях. Можно представить, каким захватывающим было это зрелище! Посмотреть бег Гэндэна съезжались монголы со всей страны. В семьдесят лет он стал работать почтальоном: пройти полсотни километров ему ничего не стоило. Поискать такого ходока.

Далее туристов обычно подводят к керамическому блюду, сделанному два века назад. В него вмещается литров пятнадцать жидкости. Поразительная четкость линий монгольского национального орнамента: геометрия узоров. Краски будто только что нанесены и не успели еще просохнуть: ярки до неестественности. Цветы, листья, звездочки на поле выглядят живыми. Столь вместительный сосуд, благодаря волшебному мастерству рук, выглядит легким, изящным, декоративным, хотя из него ели пищу, пили различные напитки. А рядом — коллекция бронзовых ножей, изготовленных до нашей эры...

Музей сжал и представил в одном зале бурную историческую пору: самое начало становления независимости в Гоби. Шла упорная борьба за выдворение из страны китайских милитаристов: против их присутствия выступали все слои населения.

На захватчиков это обращение не возымело никакого действия. Впоследствии президент Китая издал декрет о ликвидации автономии, и Монголия продолжала оставаться провинцией маньчжуро-китайских завоевателей. Продолжалась, не стихая, а все разгораясь, и борьба патриотов. В гобийском музее вывешен портрет совсем юной Тувдэнгийн Бор. Девушка-партизанка. Двадцатые годы: в Монголии орудовали маньчжурские военные. Но их уже теснили отряды народной армии, наступавшей из Урги. Бор работала секретарем революционного союза аймачной молодежи. Вместе с солдатами она принимала участие в разгроме банд противника. Бесстрашная наездница, пламенный оратор, солдат революции. Но ее поймали, подвергли пыткам. Затем увезли в горы и сбросили со скалы...

На полу расставлены сундуки. Нет, не для хранения домашних вещей, это муглэн — ящик, короб для... пыток. «Маньчжурские подарки» — так окрестили их монголы. Провинившегося бросали в ящик. Вытягивали шею пытаемого, проделывали для нее отверстие так, чтобы посаженный в ящик не мог втянуть туда голову. В таком виде ящик оставляли где угодно... Туристы подчас стоят молча: «экспонаты» говорят таким жутким языком, что другие слова тут лишни. Музей начался с одного зала. В нем находилось несколько десятков экспонатов: сейчас их число превышает три с половиной тысячи. Будет еще больше — гобийский край богат и прошлым и настоящим. Повидать в Гоби скелет ихтиозавра вроде бы вполне естественно: их кладбища обнаружены здесь. А вот как попало сюда трофейное немецкое оружие? Целый стенд Великая Отечественная война советского народа. Северный фронт. На фотографии группа монголов с советскими воинами. На ней уместился и лозунг: «Делегации Республики — красноармейский привет!».

Юрты – символ Монголии

В дороге нет ресторанов, кафе, закусочных. И все это вместе взятое сосредоточила в себе самая простая аратская юрта. Время обедать — заезжай, накормят. Настигла ночь — переночуй. Такая открытость, доступность предоставляет возможность все время знакомиться с людьми в неофициальной обстановке, видеть их дома, в семье, за чашкой чая, за блюдом жареной баранины. Может быть, в силу этого местность представляется так плотно заселенной.

Стоишь на вершине сопки, а там, внизу, в разных концах виднеются юрты: купола надутых ветром парашютов, которым не дают подняться колышки и веревки. Никто не может сказать — сколько этих жилищ во всей Монголии. Но — много.

В городах они исчисляются тысячами. В провинции юрта — все: жилище, читальня, контора, баня, библиотека, санитарный пункт, склад, гостиница, магазин, школа, мастерская, лаборатория. И ни одной нет похожей на другую, соседнюю. Даже при большом внешнем сходстве юрты разнятся внутренним убранством. В них жили и знатные ханы, и простые араты.

Как же бренное тело обычного туриста будет чувствовать себя в этом жилище кочевников и скотоводов? Надо бы пожить в нем хотя бы денек-другой. Вот обычная юрта. Она располагается на самой окраине сомона Олзийт-Сум — это километрах в ста к югу от Мандал-Гоби. В аймаке всего 15 сомонов, но Олзийт-сум занимает четвертую часть всей территории края. Некоторое время назад в Монголии существовал баг — самое низшее административное деление, в которое входило несколько юрт, аилов.

Юрта несколько больше по размерам средней аратской: двенадцать метров в диаметре, по которому как раз и пролегает ковровая дорожка, прерываясь в том месте, где стоит печка. На переднем конце дорожки разместился стол с зеркалом. На нем два металлических светильника — оба с толстыми накалами воска. Здесь же огарки и целые свечки — признак того, что на электричество целиком и полностью полагаться нельзя.

Юрта строго делилится на две равные части: правую и левую. В каждой из них стоит по две койки. На раму натянут войлок, обшитый снаружи и изнутри тканью. В самом верху юрты находится колесо - тоно. Это каркасы. Их изготовляют в ремесленных мастерских. Тоно покрывают краской и лаком, наносят узоры. Нужно не менее трех дней, чтобы раскрасить тоно средней величины. К нему иногда прикладывают руку и каллиграфы, выписывая изречение поэта. В этом сказывается традиция древней Азии, когда профессия каллиграфа приравнивалась к искусству.

В отверстия тоно вставлены дугообразные деревянные рейки, которые идут к земле и, разбегаясь по кругу, образуют купол, вернее — остов его. На рейки натягиваются полотнища — любого цвета, но преимущественно белого. Тут безбрежное поле для фантазии. Есть двери очень живописные: на зеленом матерчатом фоне вышит всадник. Это излюбленный мотив в декоративном оформлении. На двери прочтешь и какой-либо лозунг. Смотришь — к металлической рукоятке прикреплен флажок с надписью «Пожалуйте к чаю!». Окружность юрты тоже покрывается узорами — или это четкие линии вершин, или изображения животных.

В юрте вся обстановка «низкорослая» — низкие кровати, табуретки, скамеечки, столик. А впечатление — простора. И какая-то уверенность в прочности и добротности жилья: ходишь не по паркету, который может поскрипывать, не по половицам, а по кошме или ковру, лежащему на земле. И свежий воздух не то что рядом, а тут, при вас! Пролеты тоно закрывают лишь в холодные дни, да на ночь — чтобы не проникли внутрь птицы, насекомые, грызуны.

Люди, проживающие преимущественно в крупных городах, привыкли определять бытовые удобства на свой лад: есть ли в квартире горячая вода и газ, имеется ли в доме лифт, близко ли расположены парковки, магазины, кино, театры, рынок, хорош ли транспорт и как быстро он доставляет пассажиров до места работы. Вырабатываются и соответствующие представления о жизни. Если подходить к Монголии с такими мерками, то тут она ничем не поразит воображение приезжего. Просто есть другой уклад быта, иное представление об удобствах и неудобствах.

В олзийской юрте находятся вещи, предназначенные для останавливающихся. На гвоздике висит палочка с орнаментом: она так и называется — олзий, символ вечности. На ней вырезаны языки пламени. На тумбочке — морннхур, двухструнный музыкальный инструмент. Струны и смычок сделаны из конского волоса.

Эта двухструнная монгольская балалайка, сделать которую, кажется, не стоит труда, требует незаурядного мастерства. Не бренчалка, а инструмент, предназначенный для извлечения приятных, ласкающих слух звуков. Изготовляется из сосны, которая никогда не знала дождя, а питалась одними подземными соками. И чтобы росла она в полном одиночестве, без соседей: тогда ствол ее свободно продувается ветрами. Срубленная, она должна лежать несколько лет в тени.

Возле койки стоят гуталы. Это высокие монгольские сапоги, сшитые из кожи. Голенища их необъятных размеров. Верх скошен. Носок приподнят и выглядит как передок ладьи. Каблуки отсутствуют. Внутри, над подошвой, толстая шерстяная подкладка. Ноге тепло, мягко и просторно. Гуталы разноцветны и по-разному оформлены снаружи. Узорчатые ботфорты. «Киль» сапог означен прямой широкой линией. На боках — ромбини, внутри которых тоже игра орнамента. Это, конечно, не спортивные тапочки для бега, и в них не разгонишься, но ходить в них — наслаждение.

И еще об одной палочке, висящей около умывальника, у самой двери. Называется она «хусуур», имеет форму долоточка и предназначена для очистки вспотевшего коня. Вместе с петелькой для вешания к ней привязана голубая тесемка. Для этих целей имеются и металлические скребки, но они грубы: деревянное острие прикасается к коже мягко и не оставляет царапин. После того как пека и пот будут удалены со скакуна, весь он, от крупа до копыт, протирается толстым куском, свалянным из шерсти. Потного коня нельзя оставлять на ветру.

Эту процедуру исполняют мальчишки: хозяин, устав в дороге, бросив поводья, устремляется в юрту. Не потому, что он нерадив, не бережет благородное животное: так заведено и так положено. Остановится дома — чистит коня сын, в гостях — сын хозяина. Это входит в комплекс гостеприимства, который охватывает всех членов семьи и распространяется на все, что пришло или приехало с желанным гостем. Заметна и воспитательная струнка: мальчишка возится, суетится около лошади на виду у всех. Это не только подстегивает его, заставляет исполнять ловко и споро порученное старшим, но и предоставляет возможность старшим приглядываться к действиям подростка и делать из своих наблюдений практические выводы. Особая привязанность к животному непременно в чем-то найдет свой выход и отличит одного какого-то мальчика перед другими. Это и будет замечено. Увидит тот, кого это интересует, как податлив конь к детским словам, как свободно, без принуждения он поднимает ноги и дает чистить копыта, как позволяет подлезть под брюшко...

А как хочется проскакать мальчугану! Конь почищен, поел, попил, отдохнул. Привыкший к бегу, он не любит долго застаиваться на одном месте. И дает знать, что готов снова отправиться в путь; ржет, бьет копытами, сигналит хозяину. Но у того беседа затягивается и он еще посидит в уютной юрте, попьет чайку, подымит трубкой. Тогда сообразительный малыш шмыгает к отдыхающему коннику и попросит разрешения проскакать до ближайшей сопки. Вылетает радостный, получив согласие.

...Вечером топят печку. Аргал, сушеный помет животных, горит жарко и не дает искр, что имеет важное практическое значение. Дровами топить юрту опасно: языки пламени могут поджечь полотно, которым покрыто строение, подпалить войлок. Дрова пригодны для костра на открытом воздухе, для кирпичной печки. Юрта предпочитает аргал: всегда в запасе пара вместительных короба наполнены им. Монголы отправляются на пастбища с мешками и корзинами, набивают их аргалом, взваливают на спины или грузят на повозки и доставляют их к юртам.

И снова пустыня. И без того золотой песок золотит алтан харгана или хялгана — кустарник, напоминающий низкорослую акацию. В почву вцепился заг — саксаул. Не сплошь, а кое-где. Едешь тридцать — пятьдесят километров, но жилья нет. Увидишь гобийскую лисицу, когда она бежит. Ляжет — не отличишь от волнистых складок песка: цвет у нее рыже-черно-белый. Далеко-далеко паслись дзерены — антилопы. Наверное, вот о таких местах говорили в старину — конец света.

Екатерина С.
Женщина и Город